Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
– Ну вот. Я ему это и сказала.
– Что сказала?
– Что если у него такие желания, то нам не по пути.
Ала покупает билеты на японский искусственный пляж.
Как там она говорит? Не один, так другой? Она может выбирать из трехсот других Рокасов.
– Ты уже подумала? – спрашиваю у нее.
– О чем?
– О другом. О совершенном доноре для своих детей.
Она знает, что это шутка, но отвечает с самым серьезным видом:
– Ну конечно. В ту самую минуту, как мы расстались.
* * *
Мокрый.
Мокрый. Мы знаем, что у нас нет ощущений. Нет того, что было у предков.
Равновесия, например. Рокас зашатался, вылезая из душевой кабины. У Алы кружится голова, когда она смотрит на ветки деревьев.
Предки не придавали этому значения. Не придавали значения тому, как много у них есть. Они развивали технологии, стремились к тому, чтобы постепенно все стало таким, как теперь. Их ум был движущей силой. Это они постарались, чтобы мы создали такую систему, какую имеем.
Мантас не поверил бы, что я могу так поступить. Пробежав круг, я поискала камешек и – вот он, конец света, которого так боялись предки! – сунула его в рот.
И что?
А ничего.
Я ничего не почувствовала. На языке – все та же резиновая масса, никакого вкуса, никакой текстуры.
Выплевываю камешек.
Как мне от нее избавиться?
Но и тогда…
Что с того?
Мантас все хуже себя чувствует и больше не хочет со мной встречаться. Вот и прекрасно, что не хочет, мне надо сосредоточиться, побыть одной. Хотя у меня намного реже кружится голова, когда мы с ним вместе, мне нравится быть одной. Те тысячи друзей – не в счет.
– Ты опять слишком часто отключаешься, – упрекает меня Ала. – Терапия тебе не помогает.
– Не тебе решать.
– Это звучит негативно.
Ужасно? Бессмысленно? Мне хочется ее подразнить, но не хочется себя выдавать – а вдруг удастся осуществить Инин план?
– Мы с Рокасом испытывали микросхему, – рассказывает Ала. – Он видел у меня на стене, куда я перемещаюсь, что делаю. Траектория обозначается зелеными точками.
– Где ты перемещалась? По своей комнате? – не удержалась я.
Ала не замечает моей язвительности.
– Я обошла несколько магазинов, побывала в парке и в еще одном торговом центре. Потом на твоем стадионе и на других семи стадионах. Микросхема фиксирует каждое движение, температуру тела, частоту дыхания, количество гормонов в организме, кровяное давление.
– Хорошо еще, что она мысли не сканирует.
– Смейся-смейся, ведь и тебе скоро ее вошьют.
– Как ты выдержала?
– Что выдержала?
– Как ты не устала?
После такой беготни Ала должна была пыхтеть, как в стародавние времена выброшенный на берег кит.
– У меня же сегвей.
И правда. Я про него забыла, потому что сама им почти не пользуюсь, даже в магазин хожу пешком. С этой электрической штукой на колесах еще и не такое возможно.
Я почти жалею о ней. Хотя мы с Алой совсем разные, но мы с ней столько проболтали – больше, чем с любым из почти тысячи моих друзей. Если я отключусь, как Мантас, мы больше никогда не увидимся.
– А может, организм ее отторгнет.
– Не отторгнет. Микросхему создают для каждого в соответствии с его ДНК.
– Но ведь во время операции…
– Теперь во время операции все будет хорошо. Не будет никакого отторжения.
– Значит, и никаких бракованных людей.
– Никаких бракованных людей. Можешь себе представить, как далеко мы шагнули?
Помолчав, она спрашивает:
– Ты чем занимаешься?
С тобой разговариваю, хочу ответить я.
Так мне говорит Мантас.
С тобой разговариваю, и больше ничего.
А вот от Алы такого не услышишь.
И ей этого не понять.
Ни малейшей возможности отторжения. Своя ДНК. Я уже начинала жалеть, что с Алой, может, придется расстаться, а теперь разозлилась.
– Ала, – говорю, – ты не жалеешь о том, что не знаешь брата?
– Какого еще брата? А, того? Я его даже братом не считаю.
– И никогда не задумывалась, где он?
– А где он может быть? Он в другом месте, и у него есть социальные родители. И знаешь что? Таких, как он, больше не будет. Их не останется.
– Почему их не должно остаться?
– А что им делать? От них даже предки избавлялись.
– Может, еще от кого-нибудь надо бы избавиться? – предлагаю я Але.
– От всяких упертых. Не сердись, но взять хотя бы Дану. Что делать ей и таким, как она, которые упорно не хотят пересадить себе глаза?
Когда Ала родилась, система уже существовала. Ну вот. Не Ала придумала систему, и не Ала определяет, каким людям здесь нечего делать и каких не должно остаться. Но она до того позитивно к этому относится, что мне становится нехорошо.
Как мне ее снять? А потом? Куда ее девать потом, когда сниму? Куда Мантас дел свою оболочку?
Сажусь в ускоритель, отключаю все кнопки и пытаюсь содрать оболочку. Почему в ускорителе? Может, потому, что ускоритель напоминает мне процедурный кабинет. А может, потому, что, закрывшись в ускорителе, нарушать безопаснее.
Не знаю, с какого конца начать. Так и не спросила Мантаса, как он ее снял.
Почти тысяча – ноль. В пользу оболочки.
Мантас говорит, что ему плохо, и ничего не объясняет. Все еще не хочет встречаться. Вот и доказательство, что в том, чтобы жить без оболочки, ничего хорошего нет. Но ведь не обязательно, сняв оболочку, и дальше жить без нее. Сниму, посмотрю, как там без нее будет, и снова натяну. А если нет? Если натянуть не получится? Тогда придется проситься в процедурный кабинет. Наверное, такой поступок будет приравнен к преступлению. Я могу только гадать, потому что никто так не делал.
– Почему мы живем в оболочке? – спрашивала я маму в пятом и шестом классе, а потом все реже.
– Потому что она защищает нас снаружи и изнутри, – отвечала мама.
Потому что она настраивает нашу гормональную систему. Выравнивает уровень кортизола, адреналина, тестостерона и эстрадиола.
Чем дальше, тем меньше я расспрашивала про оболочку, но продолжала бегать, и меня по-прежнему тянуло к живым людям и живой еде.
Теперь эти вопросы вернулись.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 41
